Великий памятник конструктивизма, дом работников Наркомфина был задуман как дом — мечта о социалистическом общежитии. О больших надеждах и утраченных иллюзиях рассказывает Григорий Ревзин.
В советской стране люди жили в коммуналках, и многие из-за этого переживали. Архитекторы переживали в числе прочих, но по-своему. Дома, в которых жили коммуналками, проектировались когда-то не для коммуналок, а для отдельных буржуазных семей. Архитекторы видели тут элемент вредного противоречия и хотели спроектировать дом специально под коммунальный быт.
Идеальный дом-коммуна выглядел так.
Жители делились по половозрастным группам. Юноши, девушки, мужчины, женщины, старики, старухи и дети. Дом состоит не из квартир, а из комнат. В комнатах живут по шесть особей одного разряда. Предусмотрены помещения для спаривания, после которого женщина отправляется в подгруппу беременных, а мужчина – по месту основного проживания. Дети, понятно, изолируются. Едят сообща, моются тоже и вообще все делают вместе. Такой проект представил в 1927 году архитектор Николай Кузьмин, и архитекторы приняли его доброжелательно.
Но это была мечта, а на практике мало кому удавалось осуществить мечту. Повезло Моисею Гинзбургу, признанному лидеру авангардной архитектуры. Он был знаком с Николаем Александровичем Милютиным, пламенным революционером, который в начале 20-х возглавлял карательные экспедиции против крестьян Орловской и Воронежской губернии. В 1924 году Милютин стал наркомом финансов. В 1930-м его сняли, в 1937-м взяли, умер он в лагерях, но в 1928-м еще был полон планов и весь устремлен в новый быт. В РСДРП он вступил в 1908 году, а до того успел год поучиться в архитектурном институте и понял, что все в архитектуре надо менять. Он решился на дом-коммуну.
Как и всякий ведомственный дом, дом-коммуна Гинзбурга был лучше обычного в смысле удобства. Селить всех сотрудников Минфина по половозрастным характеристикам не стали. В доме были трехкомнатные квартиры, где жили архаические большие семьи, и им делали даже кухни с ванными. В верхних этажах, где квартиры были однокомнатными, вместо кухни был кухонный элемент – шкаф с плитой, рядом с которым стоял ванный элемент – душ, на момент пользования закрывавшийся шторкой. На последнем этаже, где жили приближенные к наркому одинокие молодые сотрудники, предполагалось по одному кухонному и ванному элементу на две квартиры. К жилому корпусу примыкал общественный, где Гинзбург предусмотрел большую столовую и множество помещений кружкового свойства. Дома готовить было не надо, так как Владимир Ильич Ленин лично поставил задачу борьбы со всяким мелким домашним хозяйством. Кушать все должны были все вместе. На крыше дома Гинзбург предусмотрел общественный солярий, а кроме того, в лучших советских традициях расположил там индивидуальную виллу наркома, чем полностью расположил его в свою пользу. Тут как бы создавался элемент курортного пейзажа: частная вилла, люди загорают. Из ванной наркома, снабженной широким окном, открывался великолепный вид на Москву.
Замыслы были грандиозны, но специфика советской жизни внесла свои коррективы. Среди сотрудников центральных наркоматов сама собой выработалась жизненная стратегия под названием “надо реже встречаться”. Вот сидел ты с товарищем вместе в общественной столовой, а завтра его взяли, и что? Так что первое время жильцы предпочитали брать еду из столовой в свою жилячейку (как назывались квартиры), а потом большинство перешло на самостоятельное приготовление пищи на своем кухонном элементе. Солярий тоже не прижился, потому что загорать в виду действующего наркома было неловко, а когда того сняли, небезопасно. Общественную пристройку отсекли от дома, там расположилась посторонняя контора. Получился обычный советский дом, разве что без кухонь и ванн, но зато, в силу особенностей планировки, практически без коммуналок. Не сахар, конечно, но жить можно.
Странный дом. Русскими и иностранными глазами он воспринимается по-разному. Для нас – загаженный тараканник (в камышите, которым по технологии социалистического строительства заполнены стены, еще и блохи живут, и никаким дустом их оттуда не выкуришь). Для них – один из главных архитектурных шедевров ХХ века.
Первоначально дом стоял на ножках, но в конце 30-х пространство между ними застроили и на образовавшиеся площади тоже поселили товарищей. Однако Ле Корьбюзье успел увидеть дом еще до этого. Он поразился красоте идеи, объявил ее одним из принципов новой архитектуры и с тех пор все свои жилые дома ставил на ножки. У дома не было черного хода, потому что не было слуг. С тех пор в жилых домах черных ходов не делают. Вдоль дома Гинзбург пустил коридоры галереи с ленточным остеклением, из которых можно попасть в квартиры. У нас это теперь запрещено по пожарным нормам, а в Голландии, например, эта система стала типовой. А вилла наркома наверху? Ведь это первый пентхаус!
Иностранцы приезжают и требуют вести их в этот дом, они видят в нем что-то свое. Прообраз современной жизни, минималистский кухонный шкаф вместо кухни, душевая кабина, нет этого бессмысленного домашнего хозяйства (зачем, ведь можно поесть в ресторане), остроумная планировка, квартиры в двух уровнях, пентхаус, собственный ресторан и клубные помещения, молодые яппи – сотрудники министерства финансов, загорающие на глазах у молодого министра, элегантная изысканная жизнь. У этих русских все было, но почему-то они этого не ценят. Почему-то они сначала стремились переселиться в псевдоклассические палаццо сталинизма, а потом вообще в панельные дома, хотя у них была превосходная жизнь, устроенная по всем правилам современного комфорта. А о своем великолепном памятнике они совершенно не заботятся, он разрушается, и даже в некоторых местах из стен торчит, вы не поверите, камыш.
И так хочется перейти на иностранный взгляд на тему, но что-то мешает. Кажется, вот она, настала, нормальная зарубежная жизнь, и теперь этот дом расцветет, ведь он был для нее прообразом. Но он не расцветает и никак в нее не вписывается. За последние пятнадцать лет была масса попыток спасти этот дом, но не нашлось ни одной бизнес-схемы, которая позволила бы ему существовать. Никто не может там жить, кроме горстки стойких потомков наркомата финансов – малометражные квартиры, бесконечные коридоры, тесно. Наркомфин – даже не памятник, и, наверное, его скоро снесут. Но коммуны всегда так: выглядят красиво, а жить невозможно.
Текст: Григорий Ревзин
Фото: фриц фон дер шуленбург; © ALL RIGHTS RESERVED/ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА АРХИТЕКТОРА АЛЕКСЕЯ ГИНЗБУРГА